— Вы ищете супругу для Куасси-Ба?

— Такая мысль приходила мне в голову… В этом нет ничего невозможного.

Куасси-Ба разделяет все тяготы моей жизни, все мои труды. Он превосходный знаток горного дела, я могу доверить ему вести процесс обогащения руды согласно моему собственному способу. Это настоящий ученый… Да, кстати, прекрасная Акаши родилась в краю золотодобытчиков, на берегах реки, все излучины которой до сих пор еще не исследованы. Это африканская река Нигер.

— А зачем им там золото?

— Они делают из него украшения, но в основном посвящают его своим богам…

А раз уж вам так хочется услышать от меня «потому», скажу вам, что купил этих рабов, потому что голландский капитан сказал мне, что высокая женщина из Судана не продается. Уже двое плантаторов, попытавшихся купить ее, один с острова Св. Евстахия, другой из Санто-Доминго, умерли через несколько часов после покупки. Тут-то под руку подвернулся капитан, и ему спешно отдали и женщину, и ее чародея-сына.

— Этого маленького мальчика?

— Когда вы в следующий раз увидите их, присмотритесь к ним как следует…

Во всяком случае, мне показалось, что вы обо всем осведомлены и в этот день не хотите меня ни о чем расспрашивать. Вы правы, у меня была причина, побудившая меня отправиться на рынок: я действительно подыскивал женщину, но, разумеется, не такую, ибо речь шла о вас. Ну вот, снова ваши огромные глаза смотрят на меня с испугом. Что ж, попытаюсь дать вам такое объяснение, которое понравилось бы даже господину Декарту у меня возникли смутные предчувствия, заставившие опасаться за благополучие нашего будущего ребенка. Я хотел, чтобы в случае необходимости у вас под рукой была кормилица. А так как в Америке в отличие от французской провинции таковую найти весьма непросто, я решил попытаться сделать это заранее. Я приметил юную негритянку , одну из «маронов» [В те времена французское слово «негр»

(от португальского «негро» — человек с черной кожей) не имело уничижительного оттенка и употреблялось с тем же значением, с которым в наши дни употребляется слово «чернокожий». Слово «негритянка» только начинало входить в обиход, обычно говорили «чернокожая», «чернокожая женщина». Слово «марон», которым чаще всего называли беглых рабов, происходит от искаженного испано-американского «симарон» — вернувшийся в дикое состояние] из Санто-Доминго, которая по всем статьям подходила для моих целей. Она рассказала мне, что уже жила среди белых и выкормила дитя своей хозяйки. Но ее собственный ребенок был быстро продан. Она взбунтовалась и бежала в горы вместе с новым, только что купленным рабом-африканцем. Их поймали через три месяца и снова выставили на рынок, кажется, вместе с дядюшкой или братом той молодой женщины, которая приютила их. Вот каким образом они оказались в Род-Айленде, а потом и в Голдсборо.

«Пропащий товар», — как сказал мне голландский торговец, не зная, куда его девать. Я хотел заключить с ними устное соглашение, которое бы удовлетворило обе стороны. Но как мы уже могли убедиться, судьба вновь посмеялась над нами. Вы меня слушаете? — спросил он, видя, что Анжелика хранит молчание.

— Всей душой.

Я обожаю вас, говорили ее глаза, смотревшие на него, на всей земле для меня существуете лишь вы один. Я вас обожаю. У нее было единственное желание прижаться губами к его губам. Они замедлили шаг.

От тумана губы их стали солеными. Вокруг не было ни души. Тишина.

Они целовались, целовались, и им казалось, что так будет до самого конца света.

Они были вместе, вместе.

Прерываясь, они смотрели друг на друга и вновь целовались.

— Довольно! — наконец взмолился Жоффрей. — Вы сведете меня с ума! Почему, ну почему поцелуй не может быть вечным?

Небольшой корабль доставил почту из Квебека. Нужно было торопиться с ответом, используя последнюю возможность, ибо судно должно было вернуться в залив Святою Лаврентия до того, как река будет скована льдом.

Для Анжелики было большой радостью получить известия от своих друзей, но слишком много усилий требовалось, чтобы ответить всем, а потому Жоффрей де Пейрак, понимая это, присоединился к ней и сел рядом, чтобы помочь разобрать письма официальных лиц. Послания губернатора Фронтенака и интенданта Карлона были заполнены бесконечными жалобами на дыры в бюджете колонии, на пренебрежение со стороны короля и господина Кольбера, не осознающих, сколь тяжелых трудов требует их цивилизаторская миссия, на упрямство епископа, по-прежнему отлучающего от церкви «путешественников» за то, что они спаивают дикарей, хотя ясно как божий день, что подобная практика наносит ущерб меновой торговле пушниной, а следовательно, и Новой Франции, наконец, на ставшее совершенно невыносимым вмешательство иезуитов в государственные дела.

Было получено также послание от господина Кавлье де Ла Саля, знаменитого путешественника, исследовавшего Китайское море. Жоффрею уже приходилось снабжать его деньгами, чтобы он мог снарядить экспедицию к озеру Иллинойс.

Однако экспедиция внезапно прервалась, и участвовавший в ней Флоримон де Пейрак, о котором все думали, что он на юге, вдруг оказался на севере.

Чистое безумие, и юный сумасброд, видимо, просто потерял голову, оказавшись предоставленным самому себе на лоне девственной природы. Ом, впрочем, доставил весьма ценные сведения о бухте Джеймс и заливе Гудзон, которые французы и англичане никак не могли поделить между собой.

Господин Кавлье уведомлял в своем письме, что отправляется во Францию просить новых субсидий для исследования Иллинойса. Но перед этим он желал выразить свое почтение и сердечно поблагодарить за щедрость господина де Пейрака, всем известного сеньора Вапассу, Голдсборо и прочих владений.

Остальные письма были адресованы Анжелике и носили дружеский характер, ее квебекские знакомые, сообщая о себе, требовали взамен как можно более подробных известий о здешних новостях. Этим ответным письмам предстояло стать главной темой обсуждения в обществе Новой Франции, отрезанным на полгода, а то и больше, от остального мира льдами Святого Лаврентия. Зимние месяцы тянулись невыносимо долго в Квебеке, и отсутствие друзей ощущалось особенно остро.

Короткое, но очаровательное послание пришло от господина де Ломени-Шамбора, того самого мальтийского рыцаря, который был одним из соратников господина де Мезоннева и присутствовал при основании города святой Марии — Монреаля.

Теперь он был членом Большого совета при губернаторе Фронтенаке. Монах и воин, он стал солдатом по требованию своего ордена и проявил столь недюжинные таланты на этом поприще, что его часто призывали для командования ополчением или военными экспедициями.

— Он, кажется, слегка влюблен в вас? — спросил Жоффрей.

— Я думаю, он любит нас обоих. С первой же встречи он проникся симпатией к нам, и именно ему мы обязаны, что сорвалось задуманное против нас предприятие. Ведь ему было приказано сжечь наш командный нункт в Катарунке, а нас самих уничтожить или, по крайней мере, взять в плен.